КОНЦЕПЦИЯ РЕЛИГИОЗНОГО ЗАКОНА И ХРИСТИАНСТВО: ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВОЙ АНАЛИЗ
Опубликовано: Философия права. - 2021. - №3. С. 7-14.
Эпоха глобализации, в которую мы живем, особенно остро ставит перед современной гуманитарной мыслью, прежде всего, задачу осознания и осмысления духовной и мировоззренческой уникальности различных культур всюду, где такая уникальность имеет место. Акцент на общечеловеческой значимости тех или иных культурных содержаний, несомненно, важен для достижения взаимопонимания и взаимного уважения людей различных духовных традиций, однако едва ли не более важно уметь видеть в этих духовных традициях и нечто такое, что составляет их исключительное достояние, что не может быть сведено к модификациям и комбинациям «общечеловеческого». Собственно говоря, только в этой уникальности духовного опыта и может заключаться объективное основание общечеловеческой значимости той или иной культуры.
Нельзя сказать, чтобы тема мировоззренческой уникальности христианства была не разработана вовсе, в разное время и с самого начала христианской эры об этом писали многие христианские мыслители, однако в современном мире эта тема приобретает новый масштаб. Дело в том, что в основе современного мира лежит именно христианская цивилизация и эта цивилизация явно переживает сегодня глубокий кризис. Таким образом, тема духовно-культурного своеобразия христианства сегодня становится важна не только для самих христиан в перспективе выстраивания ими собственной духовной жизни, но и для глобального мира в целом – как основа осмысления его исторических перспектив. Впрочем, к сожалению, осознание уникальности христианского мировоззрения остается порой закрытым даже и от тех людей, которые искренне считают себя христианами. В предлагаемой статье мы постараемся прояснить всего один, но, на наш взгляд, принципиально значимый момент в рамках мировоззренческой уникальности христианства. Речь пойдет о понятии религиозного закона, как парадигмально значимой форме выстраивания духовной жизни в целом ряде религиозных практик, и о соотношении этого понятия с христианским мировоззрением.
Сразу следует оговориться, что проследить идею религиозного закона во всех существующих и существовавших когда-либо религиозных традициях представляет собой совершенно неисполнимую задачу, по крайней мере, для автора этих строк. В своем анализе мы будем иметь в виду, прежде всего, иудаизм (как древний, дохристианский, так и современный) и ислам. Во-первых, потому, что в этих духовных традициях идея религиозного закона получила наивысшее развитие, а во-вторых, потому, что именно эти религии, наряду с христианством оказывают наиболее значимое влияние на историческое бытие современного человечества. Это влияние проявляет себя не только в том, как эти религии формируют мировоззренческие установки «практикующих верующих», но и в том, что эти установки входят в светскую культуру и воспринимаются людьми уже без привязки к религиозным традициям.
Прежде всего, необходимо определиться в понятиях на уровне их общего смысла. Понятие религиозного закона и способ выстраивания религиозной жизни, основанный на этом понятии, предполагают следующую систему идей.
1. Существуют некие нормативные требования, исходящие от Бога и относящиеся к практике богопочитания.
2. Исполнение этих требований является необходимым условием получения различных благ, как в земной жизни, так и в перспективе вечности.
3. Нарушение этих требований является преступлением против Бога и влечет в той или иной форме наказание, как в этой, так и в вечной жизни.
Эти три базовых положения нуждаются, конечно, в некоторых уточнениях даже на стадии предварительного анализа.
1. Даже если религиозный закон содержит некие теоретические положения богословского характера или предписания, относящиеся к общественной и семейной жизни, или даже, например, гигиенические и санитарные нормы, то все это, тем не менее, воспринимается и осмысляется именно как формы богопочитания. И даже если отсутствует прямо зафиксированный факт откровения, в котором даны некоторые конкретные нормы религиозного закона, религиозное сознание, основанное на понятии закона, воспринимает весь свой закон целиком и во всех мелочах как исходящий непосредственно от Бога. Комментируя коранический аят «Я создал джиннов и людей только для того, чтобы Они поклонялись Мне» (51:56), Мухаммад ‘Али аль-Хашими отмечает:
Поклонение Аллаху может находить своё воплощение в каждом позитивном и конструктивном действии человека, направленном на обустройство бытия, реализацию слова Аллаха на земле и осуществление Его предначертаний в жизни (…) Если мусульманин правильно понимает, в чём состоит истинная суть поклонения, он всегда является носителем послания, смысл которого состоит в том, что во всех жизненных обстоятельствах решение должно оставаться только за Аллахом [1, С. 28].
Сама цель ниспослания религии в понимании исламских богословов, «состоит в том, чтобы посредством этой религии управлять жизнью каждого отдельного человека, семьи и общества в целом» [1, С. 9].
Закон в развитых формах «законнических» религий мыслится как единственное необходимое и достаточное условие правильной религиозной жизни, а также как единственное настоящее основание человеческой жизни вообще:
Патриархальная интуиция (богообщения – АА) завершается Моисеевым Откровением, которое является – об этом можно смело говорить – абсолютным началом истории человечества (…) Тора, закон Моисеевой веры (…) одобряет хартию общества, в котором Бог есть Господь и Царь и которое подчиняет всю свою духовную и временную деятельность содействию его царствованию [7, С. 17-18, 19].
Поклонение мусульманина Господу может осуществиться только путём серьёзной, упорной и искренней деятельности, направленной на осуществление этого послания в условиях реальной жизни [1, С. 28].
2. Исполнение закона предполагает неукоснительное буквальное соблюдение всех предписаний. Даже в том случае (а это можно видеть весьма нередко), когда звучат призывы исполнять закон не формально, а «с душой», исполнять его с искренним участием верующего сердца, речь идет только о том, что настоящим показателем искренности и чистоты веры является именно тщательное соблюдение человеком всех самых мельчайших предписаний закона. Так, например, истинной целью и духовной ценностью в исламе является, конечно, не само по себе соблюдение требований шариата, а то послушание Богу, которое в таком поведении выказывается. Другое дело, что выказать это послушание иным образом невозможно, а всякое отступление от норм закона автоматически означает непослушание воле Божьей: «нарушение только одного запрета шаббата рассматривается как нарушение всей Торы» [5, С. 7]. Блага, которые обещаны верным за неукоснительное соблюдение закона, могут быть как материальными, так и духовными, причем и те, и другие могут быть даны как в этой жизни, так и в будущей.
3. Нарушение закона приходится в рамках этой духовной парадигмы признать практически неизбежным, хотя теоретически ничего невыполнимого закон не требует. Исполнение каждой заповеди требует некоторых усилий, но никогда не запредельных. Можно указать примеры, когда некая заповедь соблюдается человеком всю жизнь, и он ни разу не погрешил против нее. Вполне возможно некоторое время соблюдать даже и весь закон до мельчайших подробностей и не погрешить против него ни в чем. Таким образом, – чисто теоретически – человеку можно прожить всю жизнь и соблюсти религиозный закон (скажем предписания иудаизма или исламский шариат) полностью без единого нарушения. Однако почему-то это невозможно практически. Объяснений этому факту на уровне вероучения в религиях закона, по существу, нет, однако следствием этого факта на уровне вероучений является идея Божьего милосердия. Если бы Бог был только справедлив, то надежды не было бы ни у кого из людей, всякая надежда уничтожалась бы первым же нарушением любой из заповедей. А потому необходимым условием возможности человеческой жизни является вера в то, что Бог может помиловать. Закон при этом остается незыблем, и его требования всегда абсолютно обязательны к исполнению, просто Бог – выше закона и может в отдельных случаях в виде исключения не карать за его нарушение.
Идею религиозного закона можно признать неким архетипом религиозного сознания как такового, именно через призму исполнения религиозного закона естественным образом воспринимает всякий человек религиозную жизнь. Человек более грубых умственных и нравственных понятий воспринимает религиозную жизнь как чисто формальное внешнее исполнение определенных требований. Человек с живой совестью и способный к осмыслению себя переносит акцент с внешнего на внутреннее, рассматривая исполнение закона как путь нравственного и духовного самосовершенствования. Отношение к исполнению закона в этих случаях, разумеется, кардинально различно, однако именно закон и там, и там, так или иначе стоит в центре духовной жизни и является ее основой.
Однако трудно не заметить, что христианство, возникнув, «вступило в резкое противоречие со всеми существовавшими до тех пор религиями» [8, С. 313]. То, что имеет в виду Ф. Энгельс и о чем он пишет далее, фиксирует достаточно важные, но все-таки внешние особенности христианского вероучения и культовой практики. Эти особенности не только не раскрывают сути христианского благовестия, но и никак не могут объяснить исторический успех христианства (что и является целью Энгельса в данном случае). И все-таки, говоря об «отрицании обрядности», он затрагивает очень важную тему отношения христианства к религиозному закону. Трактует он эту тему достаточно поверхностно, указывая, что религиозная обрядность является фактором «отделения человека от человека», и что христианство, «отрицая … все национальные религии и общую им всем обрядность, и обращаясь ко всем народам без различия, … становится первой возможной мировой религией» [8, С. 313] (курсив Ф. Энгельса).
Стоит, конечно, здесь поправить Энгельса: первой возможной мировой религией стал, как известно, буддизм, который, действительно, в изначальной своей форме отрицает всякую обрядность, так что христианство на этом пути не было первым. Впрочем, со временем определенная обрядность и в буддизме, и в христианстве возникла, при этом она нисколько не помешала им быть мировыми религиями. А третья мировая религия, ислам, и вовсе никогда не отрицала обрядности, более того, – с самого своего начала имела установку на предельную унификацию своей религиозной ритуальной практики. Обрядность может не только разделять, но и объединять людей, в том числе – объединять их поверх этнических и культурных различий. Обрядовая сторона религии, хотя и играет существенную роль в культуре, однако всё-таки не является определяющим фактором религиозного развития.
И всё-таки, как уже сказано, тема «обрядности» возникает у Энгельса неслучайно, когда речь заходит о «противоречии со всеми существовавшими до тех пор религиями». Эта тема является не единственным, но многозначительным внешним проявлением религиозно-мировоззренческой уникальности христианства. Эта тема касается не только и не столько конкретных вопросов о месте обряда в религиозной жизни, сколько парадигмальной проблемы «закона и благодати», которая на протяжении всей христианской истории является одной из центральных проблем христианского богословия и одной из существенных духовных предпосылок европейской философии. Каким же образом мыслится религиозный закон и его место в жизни человека с позиций христианского благовестия?
Взаимоотношения Христа с иудейским законом – одна из существенных тем евангельских повествований, – едва ли не центральный конфликт евангельской фабулы. Ненависть иудейской духовной элиты ко Христу, имевшая финалом распятие, укоренена именно в этом конфликте. Нельзя не видеть, что Иисус регулярно и нарочито нарушает нормы иудейского ритуального благочестия. Больше всего это касается заповеди о субботнем покое, а ведь она входит в число десяти фундаментальных заповедей иудейского закона. Растирание колосьев в субботу (Лк. 6: 1-5), исцеление сухорукого в другую субботу (Лк. 6: 6-11), когда «они… пришли в бешенство», исцеление скорченной женщины снова в субботу (Лк. 13: 10-16), при котором начальник синагоги вполне резонно (для законнического сознания), «негодуя, … сказал: есть шесть дней, в которые надлежит делать; в те и приходите исцеляться, а не в день субботний», исцеление в доме «одного из начальников фарисейских» человека больного водянкой опять в субботу (Лк. 14: 1-6), исцеление в субботу расслабленного у Овчей купели (Ин. 5: 1-16), когда уже «искали убить Его за то, что Он делал такие [дела] в субботу», исцеление опять в субботу слепорожденного (Ин. 9: 1-41), вызвавшее целое разбирательство с угрозами и обвинениями. Причем в первом из перечисленных случаев имели место молотьба и веяние зерна, которые прямо включены в перечень запрещенных в субботу работ, а в последнем случае Иисус «сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому», то есть приготовил лекарство и применил его, что также прямо запрещено иудейским законом (приведение чего-либо в состояние готовности).
Упоминая эти запреты, мы, конечно, непосредственно имеем в виду талмудический иудаизм (См. напр.: Позен Я. Законы Шаббата в кратком изложении: «Молотьба и лущение» [5, С. 42-43]; «Провеивание» [5, С. 47]; Запрет «растирания снадобий» [5, С. 237-239]), который систематизировал и кодифицировал религиозный иудейский закон, однако можно с достаточной степенью уверенности сказать, что нормативное обеспечение ритуальной практики иудаизма первого века по Рождестве Христовом было весьма близко по духу и букве к этим предписаниям, позже оформленным в Талмуде. Помимо регулярного нарушения субботы, Иисусу предъявлялись и другие претензии, касающиеся игнорирования им норм закона: Он ест с «нечистыми» людьми, с мытарями и грешниками, причём ест «неумовенными» руками, Он общается с самарянами и язычниками, а все Его упреки звучат только в адрес людей, тщательно соблюдающих закон.
Есть однако и известные слова Христа, которые часто понимаются в смысле указания на незыблемость и важность закона: «Не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков: не нарушить пришёл Я, но исполнить» (Мф. 5: 17). В свете этих слов перечисленные выше конфликты Иисуса с законнической ритуальной практикой иудеев трактуются не как нарушение норм закона, а как призыв к неформальному их соблюдению. Всю суть обвинений в адрес законников и фарисеев при этом видят в том, что те исполняют внешние мелочи, «и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру», что они «очищают внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды» (Мф. 23: 23-24). Отношение Христа к закону при таком подходе предлагается осмыслять на основании формулы: «Итак, всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте, по делам же их не поступайте, ибо они говорят и не делают» (Мф. 23: 3), – то есть утверждается, что соблюдать закон нужно, но соблюдать его нужно по-настоящему, неформально, «с душой», очищая, прежде всего, «внутренность чаши и блюда, чтобы была чиста и внешность их» (Мф. 23: 26). Однако, на наш взгляд, такое понимание, логически мысля, означало бы призыв уподобиться гробам, окрашенным и красивым не только снаружи, но и внутри (ср. Мф. 23: 27).
Дело ведь в том, что в двадцать третьей главе Евангелия от Матфея Иисус говорит вовсе не об отношении к закону, Он говорит об отношении к «воссевшим на Моисеевом седалище» книжникам и фарисеям. Речь идет вовсе не о том, важно или неважно соблюдать закон, речь о том, что даже закон, данный от Бога, может быть использован людьми как орудие утверждения зла: как оплот лицемерия и гордыни и как обоснование любых преступлений вплоть до убийства пророков (и вплоть до убийства Сына Божьего, добавим мы). Упрек Христа повторяет и апостол Павел: «Вот, ты называешься Иудеем, и успокаиваешь себя законом, и хвалишься Богом … как же ты, уча другого, не учишь себя самого? … Хвалишься законом, а преступлением закона бесчестишь Бога?» (Рим. 2: 17, 21, 23). В рамках христианской традиции обличение «фарисейства» как искажения духовной жизни зачастую понимает под ним именно лицемерие в исполнении предписаний религиозного закона, когда
человек тратит все силы на поддержание внешнего образа благочестия, добродетельности и одухотворенности, но при этом внутреннее содержание этого внешнего образа имеет под собой неосознаваемую иную мотивацию [3, С. 28].
При этом в христианской литературе достаточно общим местом звучит мысль о том, что «отсутствие любви в душе человека, ее бесплодность, и порождает фарисейство как замену этой любви», что
не имея духа любви, такие люди начинают строить свою религиозную жизнь на букве закона как на жестких религиозных ориентирах, а законничество, соответственно, лишенное христианского духа, становится на позиции первенства в решении религиозных вопросов [3, С. 32].
Сама постановка проблемы «фарисейства в христианской среде» предполагает некую недостаточность опоры только на закон. Однако, с точки зрения «религий закона» упрек в том, что «внешние формы благочестия становится заменой действительных отношений с Богом» [3, С. 37], звучит некорректно: в этой религиозной парадигме именно внешние формы благочестия, соблюдение норм религиозного закона как раз и является единственной возможной формой действительных отношений с Богом. Таким образом, помимо обличений лицемерия, связанного с качеством исполнения закона, (что вполне естественно в рамках любой религиозной традиции) христианство ставит также и вопрос о принципиальном отношении к самому религиозному закону, как таковому. И в решении этого вопроса одними из наиболее важных слов Писания являются уже приведенные: «Не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков: не нарушить пришёл Я, но исполнить» (Мф. 5: 17).
Последнее слово в этой фразе понимается обычно в смысле «выполнить то, что предписано», однако это понимание можно назвать, пожалуй, совершенно неправильным. Везде по тексту Нового Завета, где речь идет о выполнении требований закона, о соблюдении его заповедей стоит греческий глагол threw – ‘хранить, охранять, беречь, сберегать, сохранять, соблюдать’ [2, Стб. 1242], об «исполнителях закона» говорится poihteV – буквально ‘делатель, изготовитель’ от poiew – ‘делать, производить, творить, совершать, строить’[2, Стб. 1017-1018]. Тогда как слово «исполнить» в речении Христа, – plhrow, – имеет смысл ‘делать полным, наполнять’[2, Стб. 1012]. Это слово может также использоваться, например, в выражениях «насытить, удовлетворить душу», «оснастить, вооружить корабль» и т.п. Таким образом, речь идет вовсе не просто о следовании неким правилам, предписаниям или «делании заповедей», а о достижении некой завершенности и полноты. Слово plhrow может также употребляться в словосочетании «исполнение долга», что, как кажется, напоминает «соблюдение заповедей», однако напоминает только на весьма поверхностный взгляд. «Исполнить долг» означает ведь, по сути, ликвидировать его: это означает, полностью удовлетворив долг, сделать его уже недействительным, – восполнить должное и недостающее так, чтобы никакого долга уже не существовало.
Таким образом, то «исполнение закона», о котором говорит Христос, нужно, видимо, понимать даже не просто как «приведение закона в полноту» в смысле доведения до совершенства системы составляющих закон норм, а именно как полное удовлетворение закона, оставляющее его позади. Речь идет не о таком удовлетворении закона, которое подтверждает власть закона, а о таком, которое эту власть отменяет: «Так и вы, братия мои, умерли для закона телом Христовым, чтобы принадлежать другому, Воскресшему из мертвых, да приносим плод Богу» (Рим. 7: 4). Непосредственно перед этим в качестве иллюстрации и обоснования своей мысли апостол говорит о том, что женщина привязана законом к живому мужу, а если он умрет, то она свободна выйти за другого, – таким образом, во Христе закон для нас умер, а мы для закона, свобода во Христе не является изменой закону, потому что закон мертв. Вообще соотношение Христа и закона, а также взаимоотношения с законом человека, верующего во Христа, апостол Павел очень устойчиво осмысляет через понятие смерти (это можно назвать метафорой, но, как кажется, для самого апостола в этом строе речи заключен вовсе не фигуральный, а реальный глубокий духовный смысл). «Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога» (Гал. 2: 19), – пишет он. Для большей ясности следовало бы более буквально перевести начало этой фразы: «egw gar dia nomou nomw apeJanon…». Dia nomou буквально означает ‘через закон, по причине закона’, то есть мысль буквально такова: «я ведь через закон закону умер, чтобы Богу жить».
Одна из развернутых, но достаточно кратких формул, выражающих критику иудейского законничества апостолом Павлом звучит так: «Ибо, не разумея праведности Божией и усиливаясь поставить собственную праведность, они не покорились праведности Божией, потому что конец закона – Христос, к праведности всякого верующего» (Рим. 10: 3-4). Здесь сказано даже не «исполнение», а употреблено слово «конец», не оставляющее никаких возможностей для перетолкования в смысле сохранения власти и значимости закона. Впрочем и в этом случае нам может весьма помочь внимательное отношение к оригиналу: употребленное здесь слово teloV означает не просто ‘конец, окончание’, как прекращение чего-либо, а ‘исход, результат’ [2, Стб. 1235], – именно такой исход и результат, к которому вел весь путь, ради которого он и был начат. Нередко teloV переводят как ‘цель’, – именно так оно употребляется, например, в Первом Послании к Тимофею, 1 глава, 5 стих. Это очень важная мысль: Христос есть не только конец и завершение закона, Он, прежде всего, является его целью. Проповедь Христа не направлена против закона и не нацелена на его усовершенствование, она призывает вовсе выйти за рамки парадигмы законничества: «Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства… Вы, оправдывающие себя законом, остались без Христа… К свободе призваны вы, братия… Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя… Если же вы духом водитесь, то вы не под законом… На таковых нет закона…» (Гал. 5: 1, 4, 13, 14, 18, 23). О каком-то «законе Христовом» можно говорить только в одном смысле, на который апостол Павел указывает в том же послании: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов» (Гал. 6: 2). То есть: делайте те дела любви, которых никакой закон от вас потребовать не может, которые вообще в закон не укладываются (ношение чужих тягот), и вот тогда вы будете, действительно, жить «по Христу», по тому Его «закону», которым упраздняется всякий закон.
Только весьма поверхностный взгляд может видеть в христианстве продолжение законнического типа религиозности:
Место десяти заповедей занимают заповеди Иисуса Христа, обряд обрезания заменяется обрядом крещения, но сохраняются, и даже усиливаются сексуальные запреты, и запреты на магическую деятельность, этим же объясняется и негативное отношение христианства к эзотерике [4, С. 58].
Канонические вопросы церковной дисциплины имеют принципиально иной статус, чем религиозный закон, данный Богом. Историческое христианство в своей практике порой смешивало эти два типа нормативности, однако на уровне высокого богословия различие всегда оставалось ясно осознанным: «Не попы бо нас спасут, или владыки, или митрополиты, но веры нашея таинство с хранением заповедей Божиих, той нас спасти мает, – писал с Афона Иоанн Вишенский» [6, С. 38]. При этом «хранение заповедей Божиих» для христиан – это тот самый «закон Христов», закон свободы и любви, который никак кодифицирован быть не может.
Религиозный закон, с точки зрения христианства, является исторически обусловленным явлением и явлением исторически преходящим. Прежде всего, закон, как и тяга к законничеству, является следствием падения человека: вовсе не ради поклонения Богу через тщательное соблюдение закона сотворён человек, согласно христианской вере, а ради жизни в единстве с Богом. Необходимость закона обусловлена именно тем, что единство было расторгнуто и стало невозможным. А во-вторых, религиозный закон дан только единственному народу из всех народов земли, – евреям, и ни на какой другой народ его требования не распространяются. Символом соблюдения Синайского законодательства является соблюдение субботы, о чём «Сказал Господь Моисею, говоря: скажи сынам Израилевым так: субботы Мои соблюдайте, ибо это – знамение между Мною и вами в роды ваши … и пусть хранят сыны Израилевы субботу, празднуя субботу в роды свои, как завет вечный; это – знамение между Мною и сынами Израилевыми на веки» (Исх. 31: 13, 16-17).
Закон дан для целей подготовки Боговоплощения и спасения человека, и этими целями совершенно исчерпывается его значимость. Закон – это исторический путь ко спасению во Христе, но не само спасение, он исполнил своё предназначение в тот момент, когда Дева Мария произнесла: «Се, раба Господня; да будет мне по слову твоему» (Лк. 1:38). В этом смысле Тора послужила соблазном для иудеев: она стала рассматриваться ими как самоцель и самоценность, как самодостаточный путь духовной жизни. Ислам унаследовал эту законническую установку, распространив её на всё человечество.
Иудеи никогда не забывали и очень настаивали на том, что Закон Моисеев – это только их закон и больше ничей, – никакие другие народы не обязаны ему подчиняться. Иудеи совершенно искренне верят в то, что судьбы мира зависят только от того, насколько они соблюдают предписания Торы, мыслят себя как единственную связь человечества с Богом. «Мудрецы, благословенна их память, говорили, что если бы все евреи провели два шабата подряд по законам Торы, немедленно пришло бы Избавление» [5, С. 7], – пишет современный иудейский законоучитель.
Ислам понимает священную историю человечества так, что уже первозданному человеку Богом изначально дан закон (разумеется, тот же самый, который в полноте и окончательно дан через пророка Мухаммада) и этот закон затем во всей истории человечества всем народам доносился через пророков и посланников, через священные книги, потому что это единственный и неизменный закон для всех людей на все времена, и от его соблюдения зависит и временная жизнь каждого человека и его вечная участь. Такая абсолютизация религиозного закона как в иудаизме, так и в исламе есть прямое следствие отрицания Христа как Спасителя.
Христианство имеет радикально другой взгляд как на начало человеческой истории, так и на её логику, и на эсхатологическую проблематику. Никакого закона Бог не давал сотворённому человеку, Он дал человеку свободу. Именно об этом говорится в словах: «И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт. 1:28), – это дарование свободы и власти. И даже те слова, которые часто толкуются как первый религиозный закон, как «заповедь о посте» – «от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:17) – нельзя понимать в духе законничества. Сказано вовсе не о том, что «если будешь воздерживаться, получишь награду, а если нарушишь – Я тебя накажу», человеку дана именно свобода – с предостережением о той опасности, которая эту свободу сопровождает. Человеку дана свобода жить с Богом или уйти от Него. Она дана не для того, чтобы человек ушёл, а для того, чтобы единство с Богом было человеческим свободным актом. Однако реальная и страшная возможность уйти от Бога в смерть – это цена того великого призвания, которое имеет человек.
Таким образом, согласно христианской вере, законы мироздания, несомненно, существуют (сомнительная мысль для некоторых направлений ислама), – существуют и физические, и духовные законы бытия, – а вот религиозного закона (абсолютной основы взаимоотношений человека с Богом, как это понимают иудаизм и ислам) не было дано изначально, и религиозный закон должен уйти в прошлое с пришествием Христа, поскольку целью закона и был – Христос «к праведности всякого верующего» (Рим. 10:4). Сохранение религиозного закона в качестве парадигмы духовной жизни после евангельских событий возможно только как следствие либо неведения о Христе, либо отказа от Него. С этой точки зрения предельно печальны различные формы рецидивов законнического сознания в рамках исторического христианства.
Литература
1. аль-Хашими Мухаммад ‘Али. Личность мусульманина в том виде, который стремится придать ей ислам с помощью Корана и Сунны / пер. с араб. Абдулла Нирша. – М., 2007.
2. Греческо-русский словарь / сост. А.Д. Вейсман; изд. 5-е. – СПб., 1899.
3. Краснова А.Г. Образ фарисейства в современном христианстве: религиозно-психологический аспект // APRIORI. Серия: Гуманитарные науки. – 2015. – № 4. – С. 25-38.
4. Марюхнич М.Т. Метафизические основания авраамических религий как предпосылки стилей социального поведения // Innovative Solutions in Modern Science. – 2016. – № 8 (8). – С. 154-161.
5. Позен Яаков, рав. Законы Шаббата в кратком изложении / отв. ред. Цви Вассерман. – Иерусалим: Швут Ами, 2013.
6. Флоровский Г.В. прот. Пути русского богословия. – Париж: ИМКА-Пресс, 1937.
7. Шураки А. История иудаизма / пер. с франц. Н.Ю. Лебедевой. – М.: АСТ; Астрель, 2008.
8. Энгельс Ф. Бруно Бауэр и первоначальное христианство // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. изд. 2-е. Т. 19. – М.: Политиздат, 1961. – С. 306-314.