ЦИВИЛИЗАЦИОННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОССИИ КАК ФАКТОР ИСТОРИИ
(продолжение)
Перелом, начатый церковной реформой, был продолжен реформами Петра I. Личности и события такого масштаба не поддаются однозначной оценке, а потому необходимо снова, – как и в случае с расколом, – выделить две стороны в идеологии петровских реформ. Как и в предыдущем случае, они не противоречат друг другу, но фиксируют противоположные по направлению тенденции.
Во-первых, нельзя не видеть, что реформы Петра носили антирусский характер, как по целям, так и по методам. Целью Петра было покончить с русской стариной и сделать из России европейскую державу. Методы, которыми он проводил в жизнь свои замыслы, были намеренно радикальными, разрушающими, они были нацелены не на модернизацию, а на революцию, не на то, чтобы внести в существующий уклад жизни нечто новое и придать ему динамику, на то, чтобы его отменить и заменить принципиально иными формами общественного бытия.
Во-вторых, очевидно и другое: Петр I действовал не просто в интересах России, он действовал и в духе России, – та идея России, которая вдохновляла и вела его, была вовсе не западного, а чисто русского происхождения. Это была своеобразная модификация теории о Москве как Третьем Риме, а сформулировать эту идею можно так: Санкт-Петербург – столица Европы, то есть центр цивилизованного культурного мира.
Почему восточная граница Европы проходит по Уралу? – Вопрос не только неожиданный, – мало кому он приходит в голову, но и странный, – не так-то просто на него ответить. Какая-то предельная условность очевидно присутствует в таком разделении: ведь если Кострома, Рязань, Воронеж, Казань, Уфа – европейские города, то почему Екатеринбург, Иркутск, Новосибирск, Красноярск, Хабаровск – азиатские?
В отличие от других материков на территории Евразии расположены две части света, из названий которых и образовано имя материка. Юго-западная граница Азии была достаточно четко определена еще в античные времена, и остается до сих пор бесспорным фактом. Граница проходит по Эгейскому морю, Дарданеллам, Мраморному морю, Босфору и Черному морю. Но далее, начиная с Кавказа и заканчивая Новой Землей, на всем своем огромном протяжении граница Европы и Азии представляет собой проблему.
С XIX-VII вв. (до нашей эры) по настоящее время граница Европы и Азии несколько раз перемещалась с запада на восток. Древние греки проводили ее приблизительно в центральной части Средиземного моря. Позже границей стали считать Керченский пролив и р. Дон (524-457 гг. до н.э.). Много веков подряд граница Европы и Азии проводилась по реке Дон (Клавдий Птолемей и др.). Большой научный авторитет Птолемея явился причиной того, что это представление прочно утвердилось в науке в течение средних веков и оставалось незыблемым до XVIII века.
В 1720 году В.Н.Татищев впервые высказал мысль, что граница между Европой и Азией проходит по Уральскому хребту. Помимо геологических и географических соображений, в этом просматривается и важный геополитический смысл, и утверждая его, В.Н. Татищев, верный сподвижник Петра, следовал, конечно, воле монаршей. Если Европа простирается не до Дона, а до Урала, то географическим центром ее является Санкт-Петербург, тогда основной массив Европы принадлежит России, тогда европейские страны – это только западная окраина Европы, а Россия соединяет в себе Европу с Азией, будучи евразийской сверхдержавой. Такой должна была стать Россия, по замыслу Петра.
Впрочем, идея евразийства, конечно, не высказывалась Петром, его усилия концентрировались на европейском направлении, однако повторим еще раз: речь шла не о том, чтобы поставить Россию «в ряд» европейских государств, а о том, чтобы возглавить европейскую цивилизацию. И нельзя сказать, чтобы этот цивилизационный проект Петра I совсем не удался. Санкт-Петербург, несомненно, самый европейский город, Россия со времен Петра уже триста лет играет одну из первых ролей в европейской и мировой политике, русская культура ничем не уступает европейской. Более того, по прошествии XX-го века можно с уверенностью сказать, что нам нечему учиться у Европы.
Это, конечно, не означает, что мы научились жить так же, как европейцы, или что нам не нужны культурные, политические, экономические и иные отношения с Европой. Речь о другом: все, что знает и чем владеет в культурном отношении Европа, Россия тоже знает и имеет. Догонять и перегонять нам некого. Россия имеет даже и такое культурное достояние и такой исторический опыт, которого не имеет Европа. Русские понять Европу могут, они ее поняли еще в XIX-ом веке и понимают нисколько не хуже, чем сами европейцы понимают себя. А вот европейцы Россию понять не могли никогда, не понимают ее и поныне. Один этот факт ясно говорит в пользу высказанной выше мысли: у Европы нам учиться нечему, культурное содержание российской цивилизации шире и глубже, чем содержание цивилизации европейской.
Противоположная точка зрения о цивилизационной отсталости России основана на недоразумении, граничащей с нелепостью: мы живем не так, как живут в Европе, значит мы отстали. То, что европейское устройство жизни имеет свои приятные стороны и может в ряде случаев послужить примером для обустройства жизни в России, – это несомненно. Но означает ли это, что Европа способна открыть нам нечто доселе нам неведомое? Означает ли это, что Европа имеет какое-то нам еще не вполне доступное и хоть в чем-то более глубокое понимание жизни, мира, общества, человека, истории? – Нет, если уж кто кому и может открыть неведомые мировоззренческие горизонты, то Россия – Европе, да и остальному миру.
Итак, отчасти проект Петра Великого можно считать осуществленным. Но в то же время в каком-то смысле этот проект, конечно, не удался и был изначально обречен на неудачу. Россия так и не стала, да и не могла стать европейской державой. Действительно, на географических картах граница Европы и Азии традиционно пролегает по Уральским горам, по Уралу-реке и, странно изгибаясь, уходит к проливам Босфор и Дарданеллы, но, несмотря на эти географические условности, Восточной Европой во всем мире называют вовсе не Поволжье с Башкирией, а западных соседей России, да и Центральная Европа – это вовсе не Брянщина со Смоленщиной. И хотя существует «Европейская часть России», но всем понятно, что «настоящая Европа» находится за пределами России. Впрочем, Россия, конечно, и не Азия. Перечисленные выше в качестве примера города, – Кострома, Рязань, Воронеж, Казань, Уфа, Екатеринбург, Иркутск, Новосибирск, Красноярск, Хабаровск, – не являются ни европейскими, ни азиатскими, это все – русские города.
Главное идеологическое отличие России от Европы состоит в том, что Европа сформировалась как объединение независимых феодальных образований. Принцип «вассал моего вассала – не мой вассал» означал, что каждый феодал, – даже рыцарь, имеющий в своей собственности только пару деревень, – подчиняясь своему сеньору лично, был абсолютным владыкой над собственной землей и собственными людьми. В распоряжении своей деревенькой бедный рыцарь был сувереном, на действия которого жаловаться некуда. Это сформировало, во-первых, сильные требования к личной чести феодала, поскольку эта рыцарская честь была единственным возможным ограничителем произвола, – чтобы не замарать свою честь, не уронить свое имя перед благородными людьми феодал должен был воздерживаться от некоторых поступков. А во-вторых, такое происхождение государственности определило европейский мир как совокупность суверенных политических образований, тяготеющих к объединению, но сохраняющих в качестве неизменного приоритета ориентацию на обеспечение собственных частных интересов. Примеров всеевропейского единства на основе сверхнациональной идеи в истории очень немного, чтобы не сказать – один: крестовые походы. Это, действительно, было движение, охватившее всю Европу и имевшее наднациональную духовную мотивацию. «Священная Римская империя германской нации» или нынешний «Европейский союз» вряд ли могут рассматриваться как примеры такого движения.
Русская политическая традиция имеет истоком власть обычая, это роднит ее с Востоком. Полномочия любого властвующего лица – от сельского старейшины до великого князя – обеспечивались согласием с народным обычаем, наделение властью каких бы то ни было лиц осуществлялось именно для обеспечения жизни по обычаю. Даже в период так называемой «феодальной раздробленности» Русь не напоминала феодальную Европу. Прежде всего, на заре этой раздробленности ясно сознавалась и четко проводилась на практике та мысль, что правит на Руси род князя Владимира (или, для исторической внушительности, – род Рюрика). Члены этого рода рассаживались на княжеских престолах в соответствии со своим рангом в родовой иерархии и рангом княжеских городов. Смерть какого-то члена рода приводила к пересаживанию из города в город всей нижестоящей цепочки. Но даже и после закрепления княжеских городов в наследственное достояние отдельных «ветвей» великокняжеского рода власть князя рассматривалась как персонифицированная власть народного обычая. Опора на обычай обеспечивала, во-первых, духовно-правовое единство формирующегося русского народа, единство правового сознания всех региональных и этнических групп, всех слоев и сословий русского общества, а во-вторых, – учитывала местные особенности жизни различных племен. Именно эта русская традиция власти по обычаю позволила русскому народу глубоко воспринять и самобытно развить идею империи и выйти к реализации своего всемирно-исторического призвания.
Начиная с петровских реформ, Россия развивалась под знаком имперской идеи. Первые подходы к ее выражению можно видеть и предшествующих периодах русской истории, – в той же теории «Москвы-Третьего Рима». Речь ведь в ней шла именно об империях, – о первом Риме, то есть древней, еще языческой империи, охватывающей практически весь тогдашний мир ставшей основой для распространения христианства, о Втором Риме, то есть новой христианской империи, своим величием затмившей Древний Рим, – и о Риме Третьем, а стало быть, – об имперском значении Московской государственности. Идея империи это идея собирания разных народов под единой наднациональной государственной властью, опирающейся на духовное единство людей и символизирующей это духовное единство. Имперская идея предполагает выход за рамки национальной, этнической и культурной ограниченности, открытость к сосуществованию различных культур, творческое их взаимообогащение.
Российская империя начала собираться, конечно, еще до того, как Петр провозгласил себя императором. Собирание земель вокруг Москвы, учреждение сильной централизованной власти, привлечение европейских специалистов в Россию, покорение Казанского и Астраханского ханств, освоение Сибири и проникновение на Дальний Восток, – все это события и процессы относятся к эпохе Московского царства. Однако именно эпоха Петра, его радикальные реформы реализовали идею империи и дали мощный импульс имперскому развитию России.
Стоит отметить и еще один важный момент в становлении политической составляющей «русской идеологии». В силу обстоятельств, а также подражая европейской идее абсолютизма, Петр I законодательно утвердил право монарха назначать себе любого преемника по своему выбору. Конкретные политические обстоятельства этого решения состояли в том, что прямой законный наследник престола Алексей вырос вне отцовского влияния, был противником проводимых реформ и, приняв участие в заговоре против отца, был Петром уничтожен. Его сын, внук Петра I, Петр Алексеевич-второй (которому и суждено было в 12-ти летнем возрасте стать на короткий срок императором Петром II) был слишком мал и требовал опеки. Петр I надеялся по своей воле избрать себе не просто преемника на престоле, но и продолжателя своих дел, но сделать этого он не успел. И весь XVIII-ый век, благодаря произволу в вопросе престолонаследия прошел в дворцовых переворотах временщиков и фаворитов. Нормальный порядок наследования престола был законодательно восстановлен императором Павлом в самом конце XVIII-го века, и этот закон представлял собою просто письменную скрупулезную фиксацию существовавших традиционно в русском народе понятий о наследовании власти от отца к сыну, а при отсутствии сына – к младшему брату, а если он умер – к его сыну и так далее по нисходящей, причем в ряде случаев престол могли наследовать и лица женского пола. Благодаря этим обычаям наследования на протяжении веков древней русской истории никаких вопросов относительно законности того или иного правления не возникало. Не всегда переход власти соответствовал этим обычаям, но на основании их народное сознание всегда отдавало отчет о законности или незаконности перехода власти. Борьба за власть, разумеется, присутствовала в политической жизни Древней Руси, но она никогда не рассматривалась нравственным сознанием любых сословий русского народа, как нечто нормальное. Традиция законного преемственного наследования верховной власти может рассматриваться как одно из фундаментальных положений исторически сформированной «русской идеологии».
Еще одним радикальным шагом Петра I, имевшем самые тяжелые последствия в русской истории, стала проведенная им церковная реформа, в результате которой было упразднено патриаршее управление русской Церковью, и учрежден Святейший Синод, возглавляемый чиновником, обер-прокурором. Церковь была, таким образом, лишена внешней самостоятельности и поставлена в положение государственного министерства. Объявить себя главой Церкви Петр I не решился, хотя очевидно, что именно такая – английская – модель церковно-государственных отношений ему наиболее импонировала. Это «упущение» исправил уже упомянутый император Павел, и на протяжении всего XIX-го века и вплоть до Февральской революции российские самодержцы имели титул главы Российской Церкви. Взаимоотношения Церкви и государства по времена Российской империи представляют собой тяжелый урок как для той, так и для другой стороны этих отношений.
В православной Церкви никогда не были сильно выражены стремления к обретению светской власти, столь свойственные католичеству. В то же время стремление к сотрудничеству со светской властью проявлялась очень явно, эта традиция тесного сотрудничества с государственной властью была заложена еще Византией и получила богатое продолжение в русской истории. На протяжении всей этой истории Церковь имела и милости от властей, терпела и неприятности. За внешнее благополучие всегда приходилось расплачиваться несвободой. Пожалуй, «золотым веком» для нее было татаро-монгольское иго, во время которого она была максимально свободна в устройстве своей внутренней жизни, – именно по причине слабости и несамостоятельности княжеской власти в это время. После реформы Петра Церковь оказалась полностью подчинена государству, и опыт двухсот лет так называемого «синодального периода», на протяжении которого она была «государственной религией», должен рассматриваться ею как тяжелый урок о недопустимости такого статуса. Обретя внешнее великолепие и войдя в рамки официального протокола государственной жизни, Церковь сильно подорвала свои возможности духовного и нравственного влияния на государственную и общественную жизнь страны. Именно в качестве государственной религии она оказалась бессильной влиять на государство.
Свой тяжелый урок получило и российское государство: сделав православное христианство государственной идеологией, оно в результате подорвало свои духовно-нравственные основы. Попытавшись поставить Церковь себе на службу, оно лишилось опоры на ее духовный ресурс. Только независимые, свободные отношения с государственной властью могут обеспечить Церкви достойный социальный статус, духовно-нравственный авторитет в глазах общества, только таким путем Церковь способна реально быть консолидирующей общественной силой, и вследствие этого быть опорой для государства, – если, конечно, государство пожелает опереться на такую независимую от него силу. Зависимая Церковь быть опорой для государства не может.
XIX-ый век в истории России стал, с одной стороны, временем выдающихся успехов и достижений, а с другой, – эпохой разрушения основ государственной и общественной жизни...